16 января: «Любой пастушонок в тысячу раз восприимчивей к ритмическому богатству»

Был в советское время жанр — агитационная частушка. Сочинял эти вирши не народ, а профессиональные поэты. Это была форма пропаганды, для полуграмотной страны весьма подходящая. Однажды такие частушки заказали известному поэту Илье Сельвинскому (1899 — 1968), но результат заказчика не устроил. Поэт пожаловался на это в заметке, вышедшей ровно 85 лет назад — 16 января 1933 года.

«ИЗ ДНЕВНИКА

Союззаготэкспорт* позвонил мне по телефону и предложил интересную вещь: написать четыре частушки на тему о заготовке кишок, пух-пера, конволоса** и пр., заверив, что эти частушки будут изданы на почтовых конвертах тиражом в 4 000 000.

Несколько лет назад отношение мое к прикладной поэзии нельзя было назвать иначе, как пренебрежительным. <…> Сейчас я стою на другой точке зрения <…>, считаю, что совершенный тип советского поэта — это человек, умеющий, с одной стороны, углубляться в сложные мировоззренческие проблемы, требующие определенной философской эрудиции, а с другой — выходить на поверхность злободневных задач, требующих от поэта быстрого стихотворного разрешения в предельно лаконической форме.

Именно поэтому <…> я охотно взялся за частушки Союззаготэкспорта.

Я видел в этом, как это ни смешно на первый взгляд, путь к совершенству. <…>

Что такое крестьянская частушка в своем наиболее разработанном виде?

Это — разбитное четверостишие, любящее красное словцо; прибаутка, подмигивание, лукавый говорок.

Это — прекрасно рассчитанный плясовой ритм, допускающий синкопированные фразы:

Ах, корЫто, корытО,
Полно воды налито…

Это — концевое созвучие, особенно ценящее приблизительные рифмы вроде «вечера — ничего», «господи — проспали», то есть то, что в поэзии зовется «ассонансом».

Это — синтаксис, в самом построении своем не гнушающийся юмора:

А теперь ты изменила,
не н`кого надеяться… <…>

Частушка — жанр далеко не примитивный.

Исходя в основном я этой поэзии, я и написал свои частушки <…>

Братцы, слушайте меня:
Остригите вы коня —
Эти хвостья, эта грива-с
СССР нужны на вывоз.

Не пали свинью, Фетинья, —
Видишь — эк испортила!
Выдерганная щетина —
Самая экспортная.

Передайте внучке Мае,
Передайте деду Пуду:
Пух-перо заготовляя,
Гуся с курицей не путай.

Вы кишки-то сохраните,
Засолите солью-то:
За кишки мы за границей
Выручаем золото.

Кишка кишке кукиш кажет,
Коли их скормить свинье,
А ведь эта же кишка же
Может долларом звенеть

Засуши цветы да листья
Не для милого дружка.
Это долг социалиста:
Нам в лекарствиях нужда

Зря в чернила тычить перья —
Уж давно в брать пора.
«Собирайте пух и перья».
В путь! Ни пуха, ни пера!

Заказодатель из Союззаготэкспорта (назовем его, ну хотя бы, Шапиро) развел руками.

— Никуда не годятся частушки. Недобросовестная работа. <…> Во-первых, частушки вышли какие-то легкомысленные. Никакой серьезности. А во-вторых, тут же ни рифмы, ни ритма. <…> Что это за рифма: «солью-то» и «золото». И при чем тут «то».

— А как надо?

— Ну, скажем, «долото — золото».

— Я 17 лет стараюсь забыть о таких рифмах.

— Напрасно. А это что за рифма: «Пуду — путай», «листья — социалиста», «эк испортила — экспортная»…

— Это — не «рифма», — говорю я, — потому что ассонанс. Форма, взятая из народного стиха. Новейшая поэзия работает ассонансами вот уже добрых 20 лет.

— Новейшая поэзия? — презрительно переспросил он. И торжествующе заявил: — Я Маяковскому прямо говорил: «Я вас не понимаю».

При этом выражение его лица означало, что если Шапиро не понимает Маяковского, значит, бездарен Маяковский, а не Шапиро. <…>

Дело не в Шапиро. Дело в исключительно циничном и отъявленно-варварском отношении советского бюрократа к искусству. <…> Попробуйте сказать ему, что деревня в тысячу раз тоньше ощущает цветистость слова, чем он; что любой пастушонок в тысячу раз восприимчивей к ритмическому богатству строфы; что рабочий молодняк наших заводов может научить его читать новейших поэтов, того же Маяковского хотя бы!

Че-пу-ха!

Он в это ни в жисть ни поверит. Он заботится о массе. Он, конечно, убежден, что знает ее. Ибо знает себя.

Масса безграмотна и бездарна. Ибо безграмотен и бездарен он. <…>

В №34 журнала «Говорит СССР»*** помещено письмо в редакцию рабочих завода ВАТО****:

«Мы просим наряду с краковяком и полькой транслировать также фокстрот».

Разница в сравнении заключается только в том, что люди, оберегающие рабочих от фокстрота*****. А вот люди, оберегающие массу от Маяковского, сами Маяковского не читают.

Илья Сельвинский»

* Всесоюзное объединение по заготовке второстепенного экспортного сельскохозяйственного сырья и новых видов экспортных товаров Народного комиссариата внешней торговли СССР (существовало в 1929 — 1934 годах)

**Возможно, Илья Сельвинский был выбран на роль исполнителя потому, что происходил из семьи торговца мехами и был не чужд «меховой» тематики и в жизни, и в литературе. В 1928 году он издал роман в стихах «Пушторг», ставший одним из самых известных его произведений. В нем речь шла о пушном тресте, о руководителях и рядовых работниках, о проблемах меховой отрасли. В 1928 — 1932 года Илья Сельвинский работал в Центросоюзе в должности разъездного инструктора по заготовке пушнины.

*** Журнал, посвященный радио и радиосвязи.

**** Завод № 2 Всесоюзного автотракторного объединения в Москве (существовал в 1929 — 1934, ныне его преемником является ОАО «Научно-производственный комплекс «Научно-исследовательский институт дальней радиосвязи»).

***** В 1920-е годы фокстрот в СССР (наряду с еще некоторыми зарубежными танцами — шимми, ту-степом) был объявлен непристойным, «развратным». В 1924 году специальным циркуляром Главреперткома его запретили танцевать на эстраде и в клубах, но это не мешало ему набирать популярность. К началу 1930-х годов осуждающий накал стал спадать.