Был в советское время жанр — агитационная частушка. Сочинял эти вирши не народ, а профессиональные поэты. Это была форма пропаганды, для полуграмотной страны весьма подходящая. Однажды такие частушки заказали известному поэту Илье Сельвинскому (1899 — 1968), но результат заказчика не устроил. Поэт пожаловался на это в заметке, вышедшей ровно 85 лет назад — 16 января 1933 года.
«ИЗ ДНЕВНИКА
Союззаготэкспорт* позвонил мне по телефону и предложил интересную вещь: написать четыре частушки на тему о заготовке кишок, пух-пера, конволоса** и пр., заверив, что эти частушки будут изданы на почтовых конвертах тиражом в 4 000 000.
Несколько лет назад отношение мое к прикладной поэзии нельзя было назвать иначе, как пренебрежительным. <…> Сейчас я стою на другой точке зрения <…>, считаю, что совершенный тип советского поэта — это человек, умеющий, с одной стороны, углубляться в сложные мировоззренческие проблемы, требующие определенной философской эрудиции, а с другой — выходить на поверхность злободневных задач, требующих от поэта быстрого стихотворного разрешения в предельно лаконической форме.
Именно поэтому <…> я охотно взялся за частушки Союззаготэкспорта.
Я видел в этом, как это ни смешно на первый взгляд, путь к совершенству. <…>
Что такое крестьянская частушка в своем наиболее разработанном виде?
Это — разбитное четверостишие, любящее красное словцо; прибаутка, подмигивание, лукавый говорок.
Это — прекрасно рассчитанный плясовой ритм, допускающий синкопированные фразы:
Ах, корЫто, корытО,
Полно воды налито…
Это — концевое созвучие, особенно ценящее приблизительные рифмы вроде «вечера — ничего», «господи — проспали», то есть то, что в поэзии зовется «ассонансом».
Это — синтаксис, в самом построении своем не гнушающийся юмора:
А теперь ты изменила,
не н`кого надеяться… <…>
Частушка — жанр далеко не примитивный.
Исходя в основном я этой поэзии, я и написал свои частушки <…>
Братцы, слушайте меня:
Остригите вы коня —
Эти хвостья, эта грива-с
СССР нужны на вывоз.
Не пали свинью, Фетинья, —
Видишь — эк испортила!
Выдерганная щетина —
Самая экспортная.
Передайте внучке Мае,
Передайте деду Пуду:
Пух-перо заготовляя,
Гуся с курицей не путай.
Вы кишки-то сохраните,
Засолите солью-то:
За кишки мы за границей
Выручаем золото.
Кишка кишке кукиш кажет,
Коли их скормить свинье,
А ведь эта же кишка же
Может долларом звенеть
Засуши цветы да листья
Не для милого дружка.
Это долг социалиста:
Нам в лекарствиях нужда
Зря в чернила тычить перья —
Уж давно в брать пора.
«Собирайте пух и перья».
В путь! Ни пуха, ни пера!
Заказодатель из Союззаготэкспорта (назовем его, ну хотя бы, Шапиро) развел руками.
— Никуда не годятся частушки. Недобросовестная работа. <…> Во-первых, частушки вышли какие-то легкомысленные. Никакой серьезности. А во-вторых, тут же ни рифмы, ни ритма. <…> Что это за рифма: «солью-то» и «золото». И при чем тут «то».
— А как надо?
— Ну, скажем, «долото — золото».
— Я 17 лет стараюсь забыть о таких рифмах.
— Напрасно. А это что за рифма: «Пуду — путай», «листья — социалиста», «эк испортила — экспортная»…
— Это — не «рифма», — говорю я, — потому что ассонанс. Форма, взятая из народного стиха. Новейшая поэзия работает ассонансами вот уже добрых 20 лет.
— Новейшая поэзия? — презрительно переспросил он. И торжествующе заявил: — Я Маяковскому прямо говорил: «Я вас не понимаю».
При этом выражение его лица означало, что если Шапиро не понимает Маяковского, значит, бездарен Маяковский, а не Шапиро. <…>
Дело не в Шапиро. Дело в исключительно циничном и отъявленно-варварском отношении советского бюрократа к искусству. <…> Попробуйте сказать ему, что деревня в тысячу раз тоньше ощущает цветистость слова, чем он; что любой пастушонок в тысячу раз восприимчивей к ритмическому богатству строфы; что рабочий молодняк наших заводов может научить его читать новейших поэтов, того же Маяковского хотя бы!
Че-пу-ха!
Он в это ни в жисть ни поверит. Он заботится о массе. Он, конечно, убежден, что знает ее. Ибо знает себя.
Масса безграмотна и бездарна. Ибо безграмотен и бездарен он. <…>
В №34 журнала «Говорит СССР»*** помещено письмо в редакцию рабочих завода ВАТО****:
«Мы просим наряду с краковяком и полькой транслировать также фокстрот».
Разница в сравнении заключается только в том, что люди, оберегающие рабочих от фокстрота*****. А вот люди, оберегающие массу от Маяковского, сами Маяковского не читают.
Илья Сельвинский»
* Всесоюзное объединение по заготовке второстепенного экспортного сельскохозяйственного сырья и новых видов экспортных товаров Народного комиссариата внешней торговли СССР (существовало в 1929 — 1934 годах)
**Возможно, Илья Сельвинский был выбран на роль исполнителя потому, что происходил из семьи торговца мехами и был не чужд «меховой» тематики и в жизни, и в литературе. В 1928 году он издал роман в стихах «Пушторг», ставший одним из самых известных его произведений. В нем речь шла о пушном тресте, о руководителях и рядовых работниках, о проблемах меховой отрасли. В 1928 — 1932 года Илья Сельвинский работал в Центросоюзе в должности разъездного инструктора по заготовке пушнины.
*** Журнал, посвященный радио и радиосвязи.
**** Завод № 2 Всесоюзного автотракторного объединения в Москве (существовал в 1929 — 1934, ныне его преемником является ОАО «Научно-производственный комплекс «Научно-исследовательский институт дальней радиосвязи»).
***** В 1920-е годы фокстрот в СССР (наряду с еще некоторыми зарубежными танцами — шимми, ту-степом) был объявлен непристойным, «развратным». В 1924 году специальным циркуляром Главреперткома его запретили танцевать на эстраде и в клубах, но это не мешало ему набирать популярность. К началу 1930-х годов осуждающий накал стал спадать.