Бессмертная Роза

Я сижу в глубоком протертом кресле серо-зеленого цвета, а напротив, в таком же кресле, Роза Измайловна. Сидит, поджав под себя ноги, — совсем подевичьи. Так сидят не бабки. Девчонки…

Бессмертная Роза, как я ее называю. Откуда появилось это прозвище? Может быть, так назвала свою подругу когда-то моя бабушка? Вряд ли бабушка: ее уже двадцать лет как нет на этом свете. Генеральша Лида…

Роза никогда не скрывала, что бабушке незаслуженно свалилось такое счастье в лице генерала. А бабушка не обижалась, только смеялась. Она, синеглазая, золотоволосая, хозяйственная, знала: неизвестно еще, кому повезло — ей или генералу!

Роза «за счастьем» ходила раза три, официально. Неофициально — бессчетно. Смотрю альбом. У Розы Измайловны это обязательно так: надо посмотреть альбом с фотографиями.

Черно-белые фото, местами пожелтевшие, обрезанные по контуру какими-то финтифлюшками. Каждая заботливо подписана: дата, место. Вся жизнь — небольшой альбомчик с бархатной потертой обложкой. Да, Роза Измайловна, сейчас такое количество фотографий среднестатистический москвич делает за одну неделю. Только вот вопрос: будет ли он так бережно хранить фотографии до глубокой старости? Уж больно их много. За количеством теряется смысл. Да и сами фотографии, как правило, правлены фотошопом. Мы на них ненастоящие, целлулоидные. А вот Роза в двадцать лет: носатая, бровастая, пухлогубая. Глаза как у дьяволенка — веселые! Стрижка — под мальчика. Непокорные завитки волос за ушами, высокая тонкая шея. Не красавица, но сколько обаяния! И никакого фотошопа.

— Мне для этой фотографии мама дала свои бусы — видишь? Смотри-смотри. Уральские самоцветы.

А я нервничала, порвала их. Ох и влетело мне… Ползали с мамой по всей комнате — мы жили в одной комнате на Старой Басманной — собирали. Все собрали, кроме одной. Она потом, позже нашлась. Котенка завели, а он давай играть с чем-то! Всю ночь гремел, спать не давал. Оказалось, бусину нашел и катал всю ночь. Гремел. Огромный потом кот из него вырос, Тишка. На тигра похожий. Только серый. Ты шампанское открывать умеешь? Ну кто так открывает, всему вас, молодежь, учить надо. Давай мне.

И ррраз! Быстро и ловко открывает своими сухонькими, в прожилках, руками. Разливает по бокалам.

— Ты уж извини, Кирилл Юрьевич, что поминаем тебя шампанским… Мне врачи-то крепкое запретили. Как-никак уже 87 лет.

Дааа…. А Кирюша ведь был моложе! Сейчас его внучок, Витечка, ко мне зачастил. «Роза Измайловна, что вам купить? Роза Измайловна, я зайду вечером, проведаю?» Нет, мальчик хороший, что и говорить.

Наверное, думает — я ему квартирку-то отпишу. Но нет, не выйдет. У меня в Туле племяшка живет. Плохо живет Танюха. Выпивает. Мы с ней не общаемся… Но что делать — родная кровь. Ей пусть лучше достанется. Мы же с Кириллом так жили, без росписи. Ну, Кирюша, не серчай. Жди меня.

Коротко выдыхает и пьет шампанское — по-птичьи дрожит тоненькое горлышко с провисшей некрасиво кожей… Мне становится до слез ее жалко.

А потом еще Роза добавляет, конечно, цитатно-картинное:

— Самое ужасное в расставании не то, что ты потерял любовь, а то, что ты отдал часть себя самого и она исчезла вместе с другим. Это не я придумала, не хнычь. Это Вадим Роже, был такой француз, если знаешь.

«Если знаешь»… Да, она такая, Роза. С шипами. В детстве я страшно не любила Розу Измайловну, тетю Розу, как называли ее у нас дома. Мне казалось ужасно несправедливым: бабушка — это бабушка, баба Лида, а Роза, ее ровесница, видите ли, тетя.

— Лида! — подзывал дед бабушку к телефону. К телефону подходил исключительно он, главный человек в доме. — Тебя донна Роза!

— Ну Коля! — успевала укоризненно шепнуть ему бабушка. — Роза обидится.

— На обиженных воду возят! — отвечал дед и уходил на лестницу курить.

Странно, я была маленькой, но прекрасно помню, какие сигареты он курил: болгарские «Солнце» в белой нарядной пачке. Целые блоки этих сигарет хранились в коридорной тумбочке. Дед бросил курить лет в шестьдесят — врачи запретили, значит, мне тогда было семь; но цепкая детская память сохранила и вертикальную полоску, и ярко-желтую, действительно какую-то солнечную букву «С» на пачке.

Значит, уже тогда Роза была гостем в бабушкином хлебосольном доме.

Всегда нарядная, с неизменным вьющимся баранчиком короткой стрижки, на каблучках. Обязательно — ярко-розовые ногти.

Роза всегда вращалась в театральной среде и причисляла себя к богеме. «А вот мы с Иосифом недавно были в Баку… Как — каким? Давыдовичем, конечно! Кобзоном!» Я не сомневалась, что Роза — одна из избранных — блещет на сцене. Ну пусть во втором составе… Но оказалось, что она просто-напросто костюмер.

Уже позже, когда умер сначала дедушка-генерал, а вслед за ним и верная баба Лида, Роза оказалась моим единственным мостиком, связывающим с прошлым. Мне стало казаться — моя бабушка передала мне донну Розу по наследству, чтобы я не теряла нить времен. И отношение к Розе Измайловне у меня изменилось.

Да, она по-прежнему осталась резкой, вздорной, повернутой на себе эгоцентристкой. Но память Розы хранила миллион мельчайших бесценных подробностей той жизни, что я не застала. Какой-то кладезь воспоминаний, ассоциаций, настроений. Меня она называла «Лидинькиной внучкой», и уже за это я была готова простить ей резкость и обидчивость. Своих детей Розе Бог не дал… Она всегда была в движении, в стремлении постичь новое. Клянусь — других таких открытых всему миру людей, даже куда более молодых, встретить мне не удалось.

Она была буквально помешана на любви. Последняя любовь — Кирилл Юрьевич — вошел в ее жизнь лет шесть назад. Тогда Роза, уже получившая прозвище Бессмертная, неожиданно пошла на курсы компьютерной грамоты. Мы отдали ей старый компьютер, не веря, что он пригодится. Но я недооценила Розу. Не только освоила она «Гуголь» (так называла Гугл), но и «мониторила». Заказывала себе товары по интернету, смотрела кино…

— Ах, как жаль, что в мое время не было интернета! — кричала она мне в трубку. — Я посмотрела столько фильмов, которые не удалось увидеть когда-то… Вчера я видела «Земляничную поляну» Бергмана. Это такая тоска, и не смотри даже. Не понимаю — зачем Бергман всю жизнь провел в тоске? Ведь столько интересного! Да, да, у нас с Кирюшей все хорошо. Сегодня зайдет Витечка. Я ему наказала, чтобы купил слабосоленой семги и риса. В «Перекрестке» на углу акция, я посмотрела в интернете. А зачем переплачивать? Мы не богатеи. Нет-нет, Витечка сказал, что зайдет и все купит.

И потом, уже в самом конце разговора:

— У тебя-то все нормально? — и, не выслушав ответ, бросала: — Ну все, отбой, звонят в дверь — это, наверное, Витечка…

Я совсем не обижалась на Бессмертную Розу. Пусть живет подольше, наша неугомонная… И вот несчастье.

Умер Кирилл Юрьевич. Я не попала ни на похороны, пришедшиеся на самый холодный месяц зимы, январь. Ни даже на девять дней. И сейчас мы вдвоем с Розой поминаем Кирилла шампанским из старинных фужеров. Хороший он все-таки мужик был, Кирилл Юрьевич, тихий, незаметный, с седыми усами щеточкой. Высокий, худой и какой-то согнутый. Я так и не узнала, кем он когда-то работал. Просто Роза все забивала собой, своими чаяниями, разговорами, комментариями. Я подумала, что даже не могу вспомнить голос Кирилла Юрьевича. Защипало в глазах.

— А елку я решила в этом году вообще не разбирать. Представь, это же Кирюша наряжал, перед Новым годом. Мы вместе наряжали. Последнее, что делали вместе. Наряжали елку, а не то, о чем ты подумала, — неожиданный смех Розы меня просто обжег.

— Я ничего не подумала, — ответила я.

— Это-то Кирилл Юрьевич давно уже не делал. Возраст, сама понимаешь, — пояснила Бессмертная Роза. — Знаешь что… Мне вообще кажется, что Витечка ко мне неравнодушен. Заходит каждый день…

Она сидела в глубоком кресле — совершенно спокойная и даже какая-то довольная, что ли. Седой, в голубизну (оттеночный бальзам, наверное) баранчик волос. Торчащий нос — точь-в-точь как у той девчонки из фотоальбома. И точно такой же блестящий взгляд темных, как две вишни, карих глаз.

Только густая сетка морщин возле глаз и губ, и маленькие, в синих выпирающих венах, обезьяньи какие-то, ручки. Цепкие…

— Скорее всего, — я стала жесткой и бесцеремонной, — Витечка не жертва ваших чар. Он просто хочет, чтобы вы переписали на него квартиру.

— Что вы знаете о любви? — после долгой паузы сказала Бессмертная Роза. — Ты думаешь, вот это, — указала на альбом с фотографиями, — что-то значит? Да ничего. В женщине все определяет энергетика. Э-нер-ге-ти-ка. И стиль. А у меня есть и то, и другое. До сих пор есть… И Витечка это чувствует.

Она налила себе еще шампанского, отпила большими глотками. Подавилась, закашлялась.

— Слушай, а хочешь, я на шпагат сяду? Я могу. Я каждый день тренируюсь, — сказала Роза. — Ты можешь?

Конечно, я на шпагат сесть не могла. Только потрясенно молчать могла. И вообще, страшно хотелось выйти на улицу, на свежий морозный воздух.

— Нет, не буду. Не в этот раз… У меня же траур. Кирюша умер. А елку разбирать не буду целый год. Память. И потом, она так нарядно смотрится. Может, это последняя елка в моей жизни.

Уже в коридоре Роза Измайловна придирчиво оглядела мою короткую шубейку.

— Лидуська тоже никогда не могла выбрать нормальную шубу. Купила себе этот номенклатурный каракуль — неподъемный! Как у Ивана Грозного! Если ее шубу поставить на пол, она стояла сама, без хозяйки. Это я ж не знаю, кем надо быть, чтобы такую тяжесть таскать на себе! Шубка должна быть невесомой! У меня была такая — соболья. Ее можно было сложить в небольшую коробку. Где-то лежит на антресолях. Я ее тебе завещаю.

— Спасибо, Роза Измайловна, не надо! — сказала я. — У меня своих шуб — вешать некуда… Не провожайте, там холодно. Держитесь! Я позвоню вам.

Поцеловала ее в мягкую, беззащитную, сморщенную щеку. На губах осталась рассыпчатая пудра. Как пыльца с крыльев бабочки.

Стояла возле лифта и щипала себя, чтобы не заплакать. Какая она все-таки дура, старая дура. Правильно ее дед звал — Донна Роза. Мозги набекрень. Еще эту свою ветошь мне предлагает. Аристократка хренова.

Ветер завывал на улице. Наверное, зима будет долгой. Лифт все не приходил. Хлопнула дверь. Роза бежала ко мне — в тапочках.

— Подожди! Я совсем забыла. Просьба выжившей из ума бабы-яги, ха-ха. Запиши меня на татуаж, ладно? Хочу себе сделать брови. А может, и губы тоже. Скоро весна — надо как-то взбодриться после Кирюши…

Месяц я не звонила Бессмертной Розе. И она мне тоже. Сначала сильно было раздражение: ну что за неуемная жажда жизни? Зачем ей эта плотская любовь, когда, наверное, уже на кладбище ставят прогулы. И почему так несправедливо: моих деда с бабкой уже так давно нет на Земле, а Роза Измайловна, безумная Роза, все зажигает. Татуаж ей понадобился…

Потом пригрело солнце. И как-то я оттаяла. Жалко бабку. Жалко… Вспомнила ее озорные глазки. Несостоявшийся шпагат. Я позвонила мастеру и спросила — можно ли делать татуаж в возрасте за восемьдесят? Оказалось — можно. Мастер даже не спросила: зачем? Я набрала Розе Измайловне.

Гудок. Гудок. Гудок. Пять минут — гудок. Ответа нет.

Я бежала знакомой дорогой и молилась: господи, пусть она будет жива, эта вздорная бабка. Мы посидим с ней под неразобранной елкой и выпьем шампанского. А она мне расскажет, как разбила чье-нибудь несчастное беззащитное сердце.

В квартире Розы Измайловны на третьем этаже была новая дверь. Вместо рыжего привычного дерматина — металл с глазком посередине. Я зачем-то взглянула в глазок. Я даже не стала звонить в звонок: какая разница, кто там живет? Алкоголичка Таня, племянница, или герой-любовник Витечка.

Я просто пошла вниз по лестнице — вмиг тоже постаревшая, как будто весь груз памяти поколения, которое несла на своих худеньких птичьих плечиках Донна Роза, обрушился на меня. Груз этот был по весу примерно как вагон с досками. Он буквально придавил меня к земле… Как я теперь буду с ним жить?!

Я вышла из подъезда старенькой пятиэтажки и села на скамейку. Она была ярко выкрашена: желтая полоска — зеленая полоска. Нарядно. Как крокодил Гена. Прямо передо мной прыгал воробей, веселый, деловой. Он хотел крошек. Скоро весна…

— Ты чего на скамейку уселась? Не видишь, что ли, написано: окрашено! — окликнул меня знакомый сварливый голос.

Точно. Она. Бессмертная Роза.

Идет с палками для скандинавской ходьбы, и рядом с ней — маленькая черная кудрявая собачка. Собачка тут же признала во мне свою, бросилась обнимать, лизать лицо шершавым языком.

— Это Шумка, мне Витечка подарил, — сказала Роза. — А то я решила освоить скандинавскую ходьбу — это когда с лыжными палками ходят. Вот, хожу возле дома. Надо поддерживать форму. Но одной скучно. А с Шумкой — весело. Ходить полезнее всего. Нужный ритм… Дверь-то новую видела? Витечка заказал, а то, говорит, ворья кругом тьма. Как будто когда-то ворья было мало! А ты растяпа! Точно в Лидку. Краску оттирают скипидаром. У тебя есть скипидар? Пойдем ко мне. У меня есть. У меня все есть.

С моих плеч упал вагон с досками. И я взлетела вверх по лестнице — стремительно и легко.

 

Из книги «Вечерка 95. Перезагрузка»