Острова на горизонте: Приключения Паши, Коли и Шуры в Заливе Счастья

Продолжаем рубрику «Писатель в газете».

Читатель В.Н. Смирнов пишет нам: «Чаще публикуйте живое слово взрослых литераторов. Оно разительно отличается от электронной щебенки и наивного щебета блогеров, которые замусорили интернет-пространство». В нашей рубрике выступили многие писатели, сотрудничающие с «Вечерней Москвой». Достаточно вспомнить стихи Валентина Гафта, новеллы Михаила Щербаченко, рассказы Ольги Кузьминой и Екатерины Рощиной, блистательные колонки Юрия Козлова, Александра Никонова и Александра Лосото, газетный фильм Алексея Белянчева « Сын». Сегодня мы публикуем путевые репортажи Александра Купера с малой родины — низовьев Амура.

Часть I. Огненный крест

Когда помощи уже было ждать неоткуда, пришла подпорка. Это такая неожиданная вода в заливе. Шалая, но благодатная. Она скрыла отмели и кочки, возникшие по отливу на огромном пространстве прибрежной полосы при впадении речки Аври в залив Счастья.

И подняла нашу лодку на желанные десять сантиметров. Мы сидели на мели в старенькой дюральке, но с тяжелым мотором «Тошиба» на корме уже четыре часа. На троих у нас оставалось пять сигарет. В моем рюкзаке обнаружился новенький нож французской стали. И три охотничьи рюмки. Они обозначили полную бесперспективность положения. С собою не было ни капли. Нож был взят в подарок тому, кто первым поймает на спиннинг матицу — царь-рыбу здешних вод. Прилива оставалось ждать никак не меньше десяти часов. Вот тут-то она и подоспела — подпорка. Мимо снегохода «Буран», неизвестно как оказавшегося на отмели — неореализм в стиле Феллини, мы скользнули в канал. И к ночи добрались до базы на Петровской косе.

Утром на той же дюральке Александра Ковалик (по мужу Чередниченко) домчала меня до своей родной деревни Власьево. Александра по должности повар, но может все. Водит снегоход, стреляет из карабина и жарит румяные лепешки, когда на базе кончается хлеб. Завезти по штормовому морю не всегда удается вовремя. Порой у мыса Оремиф штивает так, что зубы отбивают чечетку. При этом ты сидишь в суперлодке «Крест-лайн»  с компьютерным навигатором. А ведут ее два аса — Володя Иштуганов (35 лет, механик) и Сергей Удовенко (56 лет, капитан).

Во Власьеве на берегу сидел тоже Александр, и тоже Ковалик, Санин отец (60 лет, пенсионер). Он сразу объяснил мне, что «Буран», который казался нам от усталости миражем, на самом деле бандитский. Браконьерили в заливе. Утопили на весеннем подтаявшем льду. А потом машину вынесло на отмель. Бандиты здесь многое творят по пьяни.

И добавил: «Так им и надо».

Имел право. Браконьеров он называет бандитами.

Я спросил: «А утопленный снегоход восстановить можно?» Ковалик ответил: «Лучше этого не делать.

Подведет в самый неподходящий момент».

Ковалики — одна из старейших фамилий Власьева.

Наверное, прадеды Коваликов, переселенцы, помогали матросам Амурской экспедиции сплавлять лес на Петровскую косу. Капитан Невельской (за самовольные действия в устье Амура по присоединению к России дальневосточных земель был разжалован в матросы. Но потом восстановлен Николаем Первым в звании и награжден орденом Владимира) готовил первое русское зимовье в лимане. «То первое поселение он и назвал Петровским. На Петровской косе ни деревца. Мох один, стланик да иван-чай. Ну, да ты сам, верно, видел». Видел. Заросли иван-чая, как розово-фиолетовые волны — опять итальянский сюр, наплывают на косу. Царь, между прочим, тогда сказал историческую фразу: «Где раз поднят русский флаг, там он опускаться не должен».

Начитанность Ковалика-старшего радовала. Не дремучий отшельник. Бригадирствовал в колхозе, был председателем сельского совета. Между тем Ковалик продолжал. Вместе с Невельским на косе зимовала его жена Екатерина Ивановна (20 лет, выпускница Смольного института). Катя Невельская учила гилячек (так называли нивхов) мыться с мылом и носить сарафаны. Не обязательно из собачьих шкур. Очень сожалела, что не смогла доставить из Охотска на Петровскую косу пианино. Здесь у них родилась дочь, тоже Катенька. Здесь же и умерла. Фактически от голода. Ей не было еще и двух лет. Там и крест ей поставили. Поклонный.

Все это мне доверительно поведал Ковалик-старший.

Его многие называют просто дядя Саня.

Меня всегда удивляла манера здешних жителей обстоятельно, с деталями, рассказывать о событиях и людях прошлых столетий, так, как будто это случилось вчера. Точно так же морщинистые смотрительницы английских музеев рассказывали мне о королеве Виктории. Они ее называли «бабушкой Европы».

Как будто бы всего час назад в этих залах, с запахом обветшалых штор, шуршала платьем любимица Англии, королева Виктория.

Дяде Сане я безусловно верил. Он достаточно точно излагал исторические сведения, почерпнутые из книг Задорнова. Не сатирика Михаила, а его отца, писателя Николая Задорнова. Николай много писал о подвигах русских первопроходцев на Дальнем Востоке. В том числе и о мятежном адмирале Невельском — друзья его звали «неистовый Геннадий». А может, что-то осталось в памяти Ковалика от рассказов власьевских дедов? Правда, самого Власьева тогда еще не было. Стойбище называлось Иска, по названию речки, которая впадала в залив Счастья. По Иске и сплавляли корабельный лес в Петровское. Верил Ковалику я еще и потому, что сам видел, как местные жители приносили к Поклонному кресту покемончиков, куколки и чупа-чупсы. Они помнили дочку адмирала. Потому что она была их землячкой. Земляками были и матросы экспедиции, умершие от цинги в ту суровую зиму. В их честь и был возведен Поклонный крест. Так же буднично Ковалик сообщил мне о том, что два года назад пришлые браконьеры Поклонный крест спалили. От костра загорелся смолистый стланик. Опять дело сладилось по пьянке. Огонь пошел гулять от края и до края. На косе всегда ветрено. Занялся и памятник первым морякам. Пылал на фоне неба. Горело так, что еле спасли Петровскую косу. Собрали все шланги, которые нашлись, качали морскую воду. Сам Саныч и организовал тушение пожара. Саныч — Бронников. Он как раз по делам рыбокомбината был на Петровской. Свой рассказ Ковалик закончил так: «Ничего! Люди Саныча сейчас наладили новый крест. Сварили из стали. Никакой пожар не возьмет. Поставят на фундамент. Ждут хорошую дату, чтобы открыть торжественно! Как и положено…»

Браконьеры подпалили по-воровски. А наши — наладили. Саныча я, признаться, знал и без Ковалика. Санычем здесь все называют Александра Александровича Бронникова. Он известный на побережье рыбопромышленник. Сын грузчика из Охотска. Вместе с напарником, тоже Александром, но Ивановичем, Поздняковым владеет многими рыбалками. Тут у меня в репортаже так получилось, что кругом — одни Саньки. Ковалик с дочкой Александрой, Бронников с Поздняковым… Но это не специально. В жизни совпадений хватает! Бронников и Поздняков, два крутых парня и местные олигархи. Как их здесь называют. Они спасли от вымирания и мою родную деревню Иннокентьевку-на-Амуре со знаменитым мысом Убиенного. Островком вдающимся в реку у нивхского стойбища Вайда. По старым источникам — Вайт. Километрах в сорока от Николаевска. Честно сказать, поначалу я с олигархами боролся. Даже в газетах писал про то, как новые русские захватывают тони. Колхозы закрывают. Людей бросают на выживание… Тогда так писали многие. Колхозы действительно вымирали. Как отжившая форма советской экономики. Трудно все было, непонятно. Потом туман развеялся. Пьяниц, лодырей и браконьеров — да, на работу не берут.  Но строят рыбозаводы, обеспечивают жителей рабочими местами, поддерживают школы, больницы, ремонтируют дороги. Бронников и Поздняков, образно говоря, явились той самой подпоркой, которая приходит неожиданно и спасает людей. Злопыхатели нашептывают о них другое. Мол, краев не видят, хапуги, от народа оторвались… Не знаю, как они оторвались.

Свой юбилей, уже почти десять лет назад, я отмечал в родной деревне, в клубе. Собрал остатки родственников и друзей-одноклассников. Что называется, осколки счастья по берегам великой реки. Ну… Погуляли от души. Как говорят в таких случаях — порвали три баяна. Неожиданно заявились Бронников и Поздняков. Мы тогда еще только приглядывались друг к другу. Отплясывали с моими бабками так, что полы в клубе ходили ходуном. А потом еще взялись рядиться в комедийные персонажи. В моем досье и фотки сохранились. Два олигарха в париках и с приклеенными носами. Бронников вообще чудит. Собирает по деревенским клубам остатки советской символики — флаги, вымпелы победителей соцсоревнования, бюсты вождей. Для музея комбината. В Испании открыл галерею художников-дальневосточников. Да, богатый… Но если мы такие умные, то почему все время бедные?! И давно не чудим. А еще Ковалик сказал мне, что тот самый «Буран» на отмели принадлежал браконьерам, устроившим пожар на косе. Дядя Саня мудрый. Сидим с ним за столом, едим пельмени. Каждый пельмень почти по кулаку. Начинка в пельменях, понятно, — фарш из свежей горбуши. Давно не едал ничего вкуснее! Может, с самого детства. Знает Ковалик, чем накормить залетного репортера, искателя приключений в заливе Счастья.

Дядя Саня считает, что жизнь сама наказывает бандитов. Тонут и горят по пьянке. Опять взялись стрелять друг в друга. Словно лихие 90-е вернулись. Ковалика житейские беды не обходят стороной. Он сам местный уже, как было замечено, сто лет. А рыбачить толком не дают. Полиция, экологи, инспекторы… Теперь вот еще казаков пригнали для охраны нерестовой речки Иски. Ковалик всю жизнь от речки этой кормится и берет ровно столько, сколько ему надо, чтобы пережить большую зиму. А еще купить бензина и чтобы на подарки внукам осталось. Пенсия — 12 тысяч. Вчера на ночь поставил сетчонку, утром пошел проверить. Сетка с обглоданной горбушей валяется на берегу. Еще один местный бандит покуражился — медведь. Ну да то природа, у нее свои законы. А вот когда прилетают на побережье дикие бригады из Хабаровска и Комсомольска, то тут закон — тайга. А прокурор все тот же — медведь. Стальной сеткой-рабицей перегораживают речку и черпают рыбы столько, сколько им надо, чтобы напластать контейнеры красной икры. Выпотрошенные тушки бросают по берегам. Вот медведи и идут на падаль. Икру отправляют тоннами. Это черный рынок Дальнего Востока. Никакие казаки с экологами пресечь его пока не могут. Хотя и пытаются. Икру вывозят вертолеты, катера и лодки. Есть твердая такса на доставку. Один капитан Ковалику рассказывал, что за транспортировку пяти тонн красной икры в Николаевск ему давали сразу 100 тысяч рублей.  Рисковая ночь, полная задора и огня, — и у тебя три месячные зарплаты. «Кто устоит против такого соблазна, Пушкин, что ли?» Дикие бригады вовлекают в свой подпольный бизнес местное население.

«Во Власьеве местных осталось пять семей. Сколько мы насолим рыбы на зиму? Правильно, пять бочек. Больше нам и хранить негде. Теперь сравни с пятью тоннами сворованной икры. Да и с пятью ли?!» …Мы сидели, нахохлившись, в своей дюральке.

Предстояла ночевка в лодке, посредине вязкой топи.

Накрапывал дождь. Володя Иштуганов предложил подстрелить куликов и готовить нехитрый ужин. Ружье у нас с собой было.

— Мы что ж, их сырыми жрать будем? — спросил я.

— Зачем? Разведем костер, поджарим… Вместо соли будем макать в морскую воду, — пояснил Женя, муж поварихи Александры.

Морской воды пока еще хватало. Правда, она была мелкой. Но из чего разводить костер и где? В лодке же его не запалишь! Женя показал на обнажившуюся песчаную отмель.

Она твердела на глазах.

— А дрова? До берега километра два… Женя похлопал ладонью по лавке, на которой мы сидели в лодке.

— Если не хватит, разберем деревянные полы. А на берег нам никак нельзя. Во-первых, косолапый бродит. Вернее — косолапая с малышом. Я сам следы видел. Во-вторых, пойдет прилив — не успеем добежать до лодки. Мы принялись действовать. Силы будто снова вернулись ко мне. До часа икс мы чего только не делали, толкая тяжелую моторку по отмели. Подкладывали под днище алюминиевые весла и тащили лодку покатом. Впрягались и тянули веревкой. Как бурлаки. При этом я падал в грязь, оставляя болотники в топи. Парни хватали меня под руки, потом я выдирал сапоги.

Очень скоро на носу лодки лежала горка ощипанной дичи. Володя стрелял достаточно метко. В бардачке моторки обнаружился топор. Мы стали примеряться к лавке — как экономично ее разделать, чтобы развести костерок. Костер нужен был еще и для того, чтобы на базе, на другой стороне залива, нас заметили. И поняли бы: с нами ничего не случилось.

Как только мы начали действовать, вот тут она и подошла — подпорка.

Так же и в жизни.

Дальний Восток со времен Невельского всегда считался подпоркой России. Да он и сейчас, несмотря на отток населения, таким остается. Только нужно знать, что делать. Во Власьеве появились первые горожане — присматриваются. Знаменитый дальневосточный гектар начал действовать.

Часть II. Дальний восторг

Отрезок дороги от Власьева до основной трассы на Николаевск не очень длинный. Но Вера, родственница Ковалика и автор пельменей размером по кулаку, называет его эксклюзивным. Рытвины и ямы как на танкодроме. Леша Родюковский, который два года назад доставил меня по руслу таежного ручья в залив Куприянова, проходит таежный путь на одном дыхании, но сосредоточенно. Мотает так, что сигарету в движении прикурить нельзя. Можешь проглотить и сигарету, и зажигалку.

Ковалик рассказывает, что по такой дороге начальство умудряется привозить во Власьево иностранцев. «Вот они приедут, головами крутят, как нерпы, фотоаппаратами щелкают. Им кажется, что мы какие-то индейцы в резервации. И все спрашивают: как мы здесь выживаем?! Особенно им почему-то нравится фотографировать наши туалеты. Во Власьеве и на Петровской косе они треугольные, как пирамиды. Зимой деревню заносит по самые ноздри. На пирамидах снег не задерживается — скатывается. Сам знаешь». Знаю. Но не на Египетских. А только на пирамидах-скворечниках в заливе Счастья. Нерпы, правда, любопытные. Всплывают от лодки в двух-трех метрах. Особенно если из приемника доносится музыка.

Чувствуется, что дядя Саня обижен. Никакие они не индейцы. Они наследники русского адмирала. И не выживают они здесь, а просто живут. Осень уже близко. Утром встанешь — птицы сбиваются в стаи. Да так густо идут, что кажется, крыльями коснутся крыши. И рыба у входа в Иску кипит — торопится на терки. Туман выполаживается по распадкам. Глянешь так, с прищуром, и такой восторг тебя охватит, что захочется непременно сесть в лодку и носом протаранить гладь. И плыть, плыть куда-то очень далеко! А то еще увидишь лося, вышедшего на водопой. Морду наклонит лось к ручью, но сам одним глазом косится на человека. В огромном и выпуклом его глазу отражается зубчатый перевал со стеной елей и вогнутая, как на поверхности земного шара, их деревенька с горбатыми домиками и лодками на берегу. Ковалик в городе бывать не любит. Чувствует себя не в своей тарелке. Не понимает, чем можно заниматься в городе. И душу среди каменных домов будто кто-то высасывает насосом «Малыш». Приедет со своей в город, она ведет его по гостям-родственникам. Чаю попьют, Александр назад собирается. Жена ему пеняет: а поговорить?! О чем говорить-то?! О погоде? Настоящая погода — во-оон там, в лимане. О море? Так до него еще добираться сутки. О рыбе-матице? Так попробуй подними ее из канала, стопудовую. Горожане вообще народец какой-то беспонтовый. Как маргарин. Маргарин вроде на хлеб хорошо мажется и на вид желтый. А попробуешь — не масло. И есть с маргарином хлеб невкусно. Даже если икрой присыплешь. Дядя Саня, когда в городской квартире сидит, каждую минуту к окошку бегает. Его все спрашивают: ты чего такой суетливый? Так ведь в городе машины беспрерывно снуют по улицам. А в деревне как? Если машина на улице затарахтела — целое событие. Значит, кто-то приехал, новости привез. Вот и выработалась привычка. В деревне без новостей, бензина и табака прожить невозможно. Таксист переспросил: «В центр? Так тебе на Красную палатку надо. Там и шашлыки, и пиво, и водочка».

Я попросился к памятнику адмиралу.

«Так у нас все тут рядом. От Красной палатки до памятника триста метров. По лестнице спустишься…» Все тут рядом. До Шантаров по морю чистого хода восемь часов. И то если в шторм не попадешь, в туман или в отлив. Отливы в Шантарском море такие стремительные, что лодка летит, как под горку. Правда, на вертолете сподручнее. Но вертолет теперь не укупишь. На Шантарские острова организованы коммерческие туры. Один из них три года назад не дал мне добраться до бухты Абрек на Малом Шантаре. Он не смог нас перебросить с мыса Рейнеке, потому что накануне, в тумане, черпанул хвостом волну и рухнул в море. Несколько человек не выплыли. Побережье не прощает ошибок. На память приходят все время подробности экспедиции Невельского. Ведь все эти пространства они обходили на деревянных вельботах под парусом и на веслах. Никаких «Тошиб» у них не было.

А Николаевск, городок моего детства, изменился. К лучшему. Одно время казалось, что зачахнет город, некогда один из самых важных форпостов России на Дальнем Востоке. Дома стояли какие-то обшарпанные, закрылся судостроительный завод — градообразующее предприятие, на нижнем рынке, рыбацком, уже не торговали рыбой кетой и красной икрой. Потому что и рынка не стало. А сейчас город стоял чистенький, улицы прибраны, дома и дороги отремонтированы. На моей любимой улице Кантора, где стоял единственный ресторан Николаевска «Амур» и где когда-то отец, вернувшийся из рейса, кормил меня, семилетнего, огненно-рыжим борщом, теперь кафе с громким названием «Амурские звезды».

Пообещал себе, что вечером зайду обязательно. С натяжкой, конечно, но иногда ведь тоже еще искрю. Двое парнишек, Пашка и Кирилл — так представились, играли у якоря, установленного прямо напротив памятника адмиралу. Я спросил их в надежде получить достойный ответ: «Вы кем будете?» Ответил Пашка, он был побойчее: «Предпринимателями!» «И утопите свой «Буран» у речки Анри, — с обидой ответил я пацанам, — лучше станьте моряками. Всегда дождетесь подпорки».

Они с недоумением посмотрели на меня. Вроде бы пока не пьяный дядька.

Пока… Между тем у Красной палатки начиналось веселое движение. Собирались парни в полосатых майках и в голубых беретах, запахло шашлыками. На камуфляжном джипчике подъехали трое — два Санька (опять Сашки!), Маткаимов и Маляр, и Ваня Шадрин. Шадрин и Маляр — 11-й ДШБ, а Маткаимов — 83-й ДШБ. Кто подзабыл, ДШБ — это десантно-штурмовой батальон. Они хором закричали: «Кто, если не мы?! ВДВ, вперед!» И сразу закусили арбузом. Было 2 августа, День десантника. Мы немного повспоминали Чечню, Косово и Афган. Нашелся даже общий знакомый — Георгий Иванович Шпак. Он командовал войсками ВДВ. Парней я тоже сфотографировал и спросил, а чего они вернулись на Амур? Могли бы и поцентрее обосноваться. За всех ответил Ваня, подняв над головой пластиковый стакан: «Форпост! Охраняемый…» И предложил: «Батя, выпей с нами!» Все десантники на третью минуту после знакомства мужиков старше себя называют батями. Такой у них закон. Уважительный.

Многие десантники были с веселыми подругами. Они зазывно смеялись и танцевали под правильную музыку, доносившуюся из Красной палатки. И снова седая ночь, и только ей доверяю я… Светлые воспоминания не преминули нахлынуть. Неподалеку от набережной — тут, как мы выяснили, все неподалеку — пролегла улица Свободы, дом 45. Там жила девушка Таня. Мы с ней целовались на заднем ряду в кинотеатре «Родина». «Родина», отремонтированная и покрашенная в золотистый цвет, стоит по-прежнему. А Таня… Сначала она уехала в другой город, тоже морской, но южный. Там красные камни пахли морем и солнцем. Она вернулась еще раз, и мы снова зачастили в кино. Но разбитая в юности чашка не склеилась. Утопленный в море снегоход восстановлению не подлежит. Сбоить будет. Я потом побывал в том южном городе. Трогал красные и теплые камни рукой. Человека всегда тянет к тому, что не случилось. И обязательно думаешь: а вдруг?!

Рядом с десантниками, в парке наверху, мальчик Артем залез на пушку, жерлом смотрящую на Амур. Тоже будущий защитник форпоста. Его мама тоже совершенно случайно оказалась Таней. Это обстоятельство только добавляло светлой грусти. Вот как было не подумать: а ведь и наш мальчик мог бы сейчас шлепать ладошкой по нагретому на солнце лафету?! Мама Артема обратила мое внимание на дату, выгравированную на пушке. Я проявил полную осведомленность краеведа и рассказал Артему о том, что совсем неподалеку отсюда, на мысе Куегда, точно в такие же ласковые дни наступающей осени выстрелила пушка. Только она была маленькой и называлась фальконет. Раздались переливы боцманской дудки. Два моряка, это были Невельской и его соратник Попов, подняли по мачте Андреевский флаг. Так начинался город Артемки. Это случилось ровно в полдень, в 12 часов, 1 августа 1850 года. И вот в честь этой замечательной даты я их сейчас сфотографирую: маму, Артема и пушку.

Тут подошел их папа — крепкий и плечистый малый. Фотосессию пришлось свернуть. Мы еще вместе повспоминали немного про подвиги русских офицеров на Амуре, про Задорнова.

А я, между прочим, с Николаем Павловичем был знаком и встречался. Рассказать?! Случилось это давно. Такой же золотой осенью. В Николаевске проходил семинар молодых литераторов. Задорнов был одним из его руководителей. За минут десять до начала мэтр встретил меня на крыльце городского Дворца культуры и попросил: «Жена запаздывает… Сходи, дружок, в гостиницу, попроси поторопиться!» Как отказать живой легенде? Жил тогда Задорнов уже в Риге. Седая грива волос, отличный костюм, шарф по-заграничному переброшен через плечо. Понуро я побрел в гостиницу, расположенную, кстати сказать, на площади неподалеку. Понуро, потому что в начале семинара нас, молодых поэтов, должны были публично представить. Приближалась минута моего «триумфа». На открытие семинара пришла моя девушка из Николаевска, Таня, несколько одноклассниц и даже приехала из порта Маго, где я учился в школе-интернате № 5, любимая учительница по литературе Тамара Спиридоновна Скворцова. Тогда у нас еще были любимые учителя. Пока буду искать жену Задорнова — представительную даму с высокой прической (нашлась в парикмахерской), пока неспешно пересечем площадь… В общем — представление закончится, и семинар начнется. Тогда я еще не знал знаменитой строчки Пастернака: «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать». Когда мы с супругой Задорнова тихо пробирались в первый ряд — с трибуны уже вовсю звучали речи, Николай Павлович вдруг привстал из президиума, извинился перед выступающим и сказал примерно следующее: «Вот сейчас в зал вошел поэт-девятиклассник Саша (он назвал мою фамилию)… Он выполнял мою просьбу, поэтому мы его не успели представить. Сашу называют в числе Александра Урванцев а и Леонида Школьника надеждой дальневосточной поэзии! Я прошу его подняться на сцену и прочесть свое любое стихотворение!»

«Ах, какие, к чертям, нынче стансы, мне шестнадцать — я нынче влюблюсь!» Стихотворение заканчивалось строчками: «Головами склонитесь деревья, нам всего по шестнадцати лет!» Деревья рифмовались с «деревней». А может, я прочел что-то другое. Такое же наивно лирическое. Не помню точно. Но зато я помню ликующее лицо моей учительницы и потемневшие в глубине глаза Тани. И зал, кажется, обрушился аплодисментами.

Впрочем, наверное, по истечении времени очень хочется, чтобы зал непременно обрушился?! Увы, надежды моих учителей не оправдались. Поэт из меня не получился. Задорнов ошибся. Капитаном, как мой адмирал, я тоже не стал. Она однажды написала: «Мой несостоявшийся моряк…» Я не обиделся. Мы оба были тогда молоды, глупы и беспечны. А залив нашего счастья ждал нас впереди.

Артемка отправился качаться на качелях.

А я взял курс, как и обещал себе, в «Амурские звезды». Уважающие себя моряки, как после рейса, так и перед плаванием, обязательно посещают портовые таверны. В «Амурских звездах» было все — суп харчо, хашлама, плов, коньяк… Рыжего, из детства, борща в меню не оказалось. Как меняются времена!

Морская катушка-мультипликатор затрещала, спиннинг согнулся коромыслом в моих руках и леска пошла рывками. Это пришла она — матица, царица Охотского побережья. Володя, Жека, Васильич — они все трое, разом, закричали: «Не давай слабину!» Уж теперь-то я не дам! Совершенно точно. В какой-то момент в нескольких метрах от борта лодки матица взметнулась свечой из воды, во весь свой гигантский рост. Восторг охватил меня. Беспонтовая, как маргарин, жизнь в столице отошла на второй план. Как будто ее и не было.

Вот сейчас мы посмотрим, какой я несостоявшийся моряк! В проливе Линдгольма, на траверзе мыса Прощального, когда уже темнело, кэп, седой Васильич, сказал: «Не подойдем… Пошел отлив». Ночью надо было еще вернуться в Николаевск. Самолет на Хабаровск уходил утром.

И тогда я тихо скользнул за борт. Не верите?! Почитайте Джека Лондона. Я тоже не верил, что посредине моря увижу снегоход «Буран». Вода была на удивление теплой. Я скинул болотники, чтобы не мешали плыть. И, наконец-то, я стал частью моря. До бухты Абрек, где когда-то мой отец зимовал вместе с экипажем шхуны «Товарищ» и на вырванных из вахтенного журнала листочках писал письма моей маме, учительнице из поселка Аян, оставались считанные метры. Полвека мне потребовалось на то, чтобы прийти в бухту Абрек и проверить описания отца.

Письма отец не мог отправить. Их сняли с острова весной. Я нашел письма с рисунками китов в маминой заветной шкатулке после того, как не стало их обоих.

Но это уже другая история. Я расскажу ее как-нибудь потом.

Николаевск — Иннокентьевка — Петровская коса — Шантарские острова — Хабаровск — Москва.

Июль — август 2018 года

Авторские заблуждения

Мыс Убиенного. Считалось, что с мыса Убиенного нивхи сбросили в воды Амура священника Иннокентия. В честь него и была названа деревня Иннокентьевка. В последнюю поездку удалось установить: это был католический патер де-ла-Брюньер, француз. В низовья Амура он прибыл из Маньчжурии по Уссури. Таким образом, происхождение названия деревни автора остается загадкой.

Поклонный крест. Считалось, что Поклонному кресту на Петровской косе чуть ли не век. На самом деле он установлен 12 августа 1996 года. Высота — 5 метров. Сооружение вместе с фундаментом весом 2,5 тонны. У основания креста закрепили табличку со словами: «Здесь на Петровской косе находилось первое в низовьях Амура православное кладбище, где были захоронены члены Амурской экспедиции и жители первого у берегов Амура российского поселения Петровское (1850–1854). Среди них дочь начальника экспедиции Катя Невельская. Спите спокойно, россияне-первооткрыватели, первые поселенцы, жизни отдавшие свои земле дальневосточной. Мир вашему праху. Благодарные потомки помнят о вас!»

Одни «благодарные потомки» крест спалили. Другие — его восстановили. Автор надеется побывать на торжественном открытии Поклонного креста в заливе Счастья.

Авторский словарь

Матица — рыба калуга, которая водится в Амуре и в заливе Счастья. Весом до тонны. Промышленный лов запрещен. Весом до 200 кг можно поймать на морской спиннинг. Автор поймал на спиннинг калугу весом 120 кг.

Дюралька — лодка старой конструкции с подвесным мотором на корме. Основной вид транспорта на Амуре и в заливе Счастья.

Болотники — рыбацкие резиновые сапоги с голенищами по пояс. По-прежнему незаменимая обувь на побережье.

Покатом — способ перемещения тяжестей. Иногда покатом идут на нерест таймени, преодолевая высохшие протоки.

Бардачок — небольшой ящик, где хранятся инструменты, вода и снедь.

Эксклюзивная дорога — здесь: разбитая в хлам.

Терки — таежные места нерестилища лососевых.

Беспонтовый — здесь: неинтересный.

Фальконет — маленькая пушечка, которая была установлена на носу вельбота Невельского при закладке Николаевского поста на Амуре. Описана во многих источниках.

ОБ АВТОРЕ

Александр Купер — московский журналист и литератор, автор романа «Жук Золотой» (номинация на «Русского Букера»), киноромана « Надея» (премия «Золотой Дельвиг») и других романов-таблоидов. В августе в «Роман-газете» опубликован его новый кинороман «Истопник». В издательстве АСТ готовится к изданию полный вариант книги. Работает в « Вечерней Москве».

 

Из книги «Вечерка 95. Перезагрузка»